Завершив проект Декларации и внеся в него несколько изменений, предложенных Адамсом, он отослал его Франклину в пятницу утром 21 июня. «Не будет ли доктор Франклин так любезен внимательно просмотреть его, — писал он в сопроводительной записке, — и предложить изменения, которые подскажет его более широкий взгляд на этот предмет?»[382] В то время люди вели себя со своими редакторами гораздо более вежливо.

Франклин сделал в проекте всего несколько поправок. Часть можно увидеть — они написаны его рукой на том, что сам Джефферсон называл черновым наброском Декларации. (Этот замечательный документ хранится в библиотеке Конгресса и опубликован на ее веб-сайте.) Наиболее важная из поправок была небольшой, но весьма существенной. Сильными движениями пера он вычеркнул последние три слова в предложении Джефферсона «Мы считаем эти истины священными и неоспоримыми» и заменил их словами, которые теперь вписаны в скрижали истории: «Мы считаем эти истины самоочевидными»[383].

Идея о «самоочевидных истинах» основывалась в меньшей степени на трудах Джона Локка, любимого мыслителя Джефферсона, чем на научном детерминизме Исаака Ньютона и аналитическом эмпиризме близкого друга Франклина Дэвида Юма. В рамках того, что получило название «вилки Юма», великий шотландский философ наряду с Лейбницем и другими мыслителями разработал теорию, проводившую различие между синтетическими истинами, описывающими несомненные факты (например, «Лондон больше Филадельфии»), и аналитическими истинами, которые становятся очевидными благодаря использованию доводов разума и определений (например, «сумма углов треугольника равна 180°», «все холостяки неженаты»). Используя слово «священный», Джефферсон заявлял, намеренно или нет, что рассматриваемый принцип — равенство людей и наделение их Создателем неотчуждаемыми правами — есть религиозное утверждение. Поправка Франклина превращала его в утверждение рациональности.

Другие поправки Франклина оказались менее удачны. Он заменил слова Джефферсона «подчинить их деспотической власти» на «подчинить их абсолютному деспотизму» и образное «вторгнуться и залить нас кровью» на более скупое «вторгнуться и уничтожить нас». А несколько его изменений выглядят откровенно педантичными: например, «размер их жалованья» превращается в «размер и выплату их жалованья»[384].

Второго июля Континентальный конгресс наконец-то сделал важный шаг на пути к голосованию по вопросу о независимости. Пенсильвания была одним из последних штатов, державшихся до конца; вплоть до июня ее легислатура инструктировала своих делегатов решительно противиться любым действиям, «которые могут подтолкнуть или привести к отделению от метрополии». Но под давлением более радикального крыла легислатуры инструкции были изменены. Возглавляемая Франклином делегация Пенсильвании, за исключением воздержавшегося консерватора Джона Дикинсона, присоединилась к делегациям остальных колоний и приняла участие в голосовании по вопросу о независимости.

Как только голосование завершилось, Конгресс превратил сам себя в одну большую комиссию по рассмотрению проекта Декларации Джефферсона. Но члены этой комиссии не были столь тактичны в своих редакторских усилиях, как Франклин. Большие разделы были по сути выхолощены, в особенности тот, в котором король критиковался за сохранение работорговли. Конгресс также, к его чести, сократил более чем наполовину пять последних параграфов проекта, в которых Джефферсон настолько бессвязно излагал свои мысли, что это отвлекало читателя от основного содержания документа[385]. Джефферсон буквально обезумел от горя. «Я сидел рядом с доктором Франклином, — вспоминал он, — который понимал, что я не могу быть нечувствительным к кромсанию моего текста».

Но процесс (помимо улучшения великого документа) имел еще одно благоприятное последствие: Франклин, стараясь утешить Джефферсона, рассказал ему одну из самых знаменитых маленьких историй своей жизни. Когда Франклин был молодым печатником, его друг, начавший заниматься производством шляп, захотел сделать вывеску для своей мастерской. Вот как рассказывал об этом сам Франклин: